Француз Йоанн Барберо, бывший директор Alliance française в Иркутске, в любом случае будет приговорен к тому, чтобы стать героем киносценария. Такие истории на дороге не валяются: человеку дают 15 лет «за педофилию», он совершает побег из-под ареста в Иркутске, добирается до французского посольства в Москве, где отсиживается больше года, а в начале ноября бежит из центра российской столицы во Францию. От имени «Новой газеты» я встретился с Барберо в центре Парижа и узнал от него подробности, связанные с его делом, с его побегом, и с переговорами, которые ведутся вокруг его фигуры на высшем франко-российском уровне.

— Йоанн, расскажите, как для вас начались неприятности.

— 11 февраля 2015 года в 9 часов утра в мою квартиру в Иркутске врываются примерно десять человек. Меня куда-то увозят, я не знаю куда, и потом в течение нескольких часов бьют и допрашивают. И требуют сказать, что я сотворил, «признаться в преступлениях». Я не понимаю, кто они, чего они хотят и о каком преступлении они говорят. Наконец, через несколько часов меня переправляют в отделение полиции — и там я узнаю, что меня обвиняют в распространении педопорнографических изображений. И среди этих изображений есть фото моей дочери. А затем, через несколько дней меня обвиняют еще и в «педофильских актах» с дочерью.

Я проведу 71 день в центральном СИЗО Иркутска, после этого еще 20 дней — в психиатрической больнице, на экспертизе. И уже потом меня отправят под домашний арест с электронным браслетом.

— Что с вами делали в психиатрической больнице?

— Я проходил тесты, ко мне приходил психолог. Меня осматривали голым, чтобы понять, на что я похож… Изучали мои половые органы. И это очень странно. А все остальное время я проводил вместе с психически больными людьми. Я был в палате с шизофреником, например. Но я не могу сказать, что со мной там плохо обходились. Просто это была форма психологического давления.

— Вы не подверглись «плохому обращению» из-за того, что дали взятку?

— Вероятно. Я думаю, что это меня защищало. Меня попросили заплатить серьезную сумму — чуть больше миллиона рублей…

— Сколько именно?

— Миллион двести тысяч — что-то в этом роде.

— А если бы вы не дали взятку, то…?

— Мне пообещали, что экспертиза будет использована против меня в суде. И сказали, что моя безопасность не будет гарантирована. И что я могу подольше задержаться в психбольнице. Вуаля.

— Что делали с вашей женой и дочерью сразу же после вашего задержания?

— Моей жене пригрозили, что если она не будет сотрудничать с полицией и если она не подпишет все нужные бумаги, то у нее заберут дочь, отправят в детдом, а потом и саму ее посадят в тюрьму.

Жена отказалась говорить, что я педофил, потому что это уже что-то запредельное, но ее все-таки заставили подписать бумаги, в которых говорится, что я опасен и представляю угрозу для нее и дочери. Это позволило оставить меня в тюрьме.

И затем допрашивали мою дочь. Ей задавали по кругу одни и те же вопросы. Например: целовал ли папа твои половые органы? Она отвечала: нет… нет… нет… Но ей задавали подобные вопросы снова и снова — до тех пор, пока она не ответит: да. Ей также сказали: «Ты хочешь помочь папе? Если ты хочешь помочь папе, нужно, чтобы ты правильно ответила».

А это пятилетний ребенок… И, в конце концов, она понимает, что нужно отвечать «да».

Обвиненный в педофилии француз сбежал из России по болотам и рассказал об этом

Ссылка: https://www.youtube.com/watch?v=d6BBTZgJe10&feature=youtu.be

— Вам показывали эти фото и это видео, в распространении которых вас обвиняли? Что там было?

— Видео мне показали через несколько месяцев после задержания. Это были действительно чудовищные вещи. Дети — некоторые из них совсем маленькие — может быть, им 1 год или 2 года — были изнасилованы.

Когда подобное видео попадает в руки полицейских во Франции, первая вещь, которую делает полиция, — проводит исследование. Потому что самое важное — это дети, запечатленные на этих видео. Так что нужно первым делом установить, кто эти дети, и защитить их. Но иркутская полиция никогда этим не интересовалась. Все, что их интересовало: это взять видео, сказать, что это я его разместил, а значит, я виновен.

(По версии иркутского следствия, Барберо, директор отделения престижной организации Alliance française, работающей при МИДе Франции, разместил детскую порнографию на форуме для молодых иркутских родителей. Затем некая женщина, иркутский стоматолог, была «шокирована изображениями» и написала заявление… в ФСБ. — Прим. ред.).

Что касается фото, то это была компиляция разных снимков, некоторые из них были украдены из моего компьютера. Например, была одна очень старая фотография: на ней мой друг, целующий меня в щеку. Шутливое фото, сделанное во время праздника. Но оно было использовано, чтобы сказать: смотрите, этот Барберо, может быть, еще и гомосексуалист. И потом, было еще старое фото, на котором моей дочке где-то два года: она сидит рядом со мной — вышла из душа и одевается. Она голая, но на самом деле ничего не видно, потому что она сидит вот так, прикрывшись (показывает). Я рядом, и я тоже частично обнаженный. Фото очень размытое, плохого качества. Я никогда не отрицал, что это фото принадлежало мне. Но оно совершенно не педофильское. Это фото, которое было сделано серией — то есть я делал наше селфи, я снимал лица, но это фото было плохо центрировано, и случайно на него попали оголенные части тела.

И это единственное из моих фото, которое было использовано для доказательства моей виновности в педофилии. В моих архивах примерно 3 тысячи фотографий моей дочки Элоиз, они нашли одну вот эту и предъявили обвинения. Использовали статью российского закона, в котором говорится, что если взрослый изображен голым рядом с ребенком, этого достаточно, чтобы сказать, что это педофилия.

— Пока вы сидели в тюрьме и потом, во время процесса, вам предлагали сотрудничество или что-нибудь в этом роде?

— В первые дни к моей жене подходили какие-то люди, говорили, что нужно платить. И если она заплатит, то можно будет обеспечить мой выход из тюрьмы.

— Сколько просили?

— В районе 80–100 тысяч евро. Но моя жена отказала. Все, с кем она советовалась в Иркутске, говорили: платить нельзя, потому что это в любом случае ничего не изменит: процесс запущен — так что это будет пустая трата денег… А потом мне ничего не предлагали. Я понял, что меня хотят просто использовать. Сначала планировали — на местном уровне, но в какой-то момент появилась уверенность, что дело стало использоваться Кремлем, федеральными властями, чтобы напрямую вести переговоры с французским президентом.

Я знаю, что были прямые переговоры президента с президентом, и что это дело было использовано для того, чтобы о чем-то договориться.

— Когда это было и откуда у вас уверенность, что это было?

— Посол мне говорил, что они вошли в переговоры с русскими, и что у русских есть четкие требования — в обмен на то, чтобы закончилось мое преследование, и я мог свободно вернуться во Францию. Я также понял, что ставки постоянно росли и что русские просили все больше и больше. Я думаю, они поняли, что французы боятся и не хотят брать на себя риск по переброске меня на родину, так что нужно было заставить их платить, и платить дорого.

СПРАВОЧНО

Вопрос про Барберо — в одном блоке с вопросом про сидящего в «Лефортово» украинского журналиста Романа Сущенко— был задан двум президентам во время пресс-конференции, после их встречи в Версале в мае этого года. На вопрос ответил только президент Макрон, который дословно сказал следующее: «Вопросы прав человека /…/, я поднял только что... Мы о них поговорили. Упомянули частные случаи. И мы продолжим это делать, но публичное упоминание частных случаев не может служить их разрешению. Знайте, что я очень хочу, чтобы по каждому из этих случаев /…/ мы могли найти решение, которое соответствовало бы ценностям, которые мы защищаем и в вопросе следования которым я не отступлюсь».

Йоанн Барберо во время встречи с собкором «Новой газеты». Фото: Юрий Сафронов / «Новая газета»

— Российские следователи никогда не говорили вам: ты должен нам сказать, что ты шпион, или что-то в этом роде?

— В первый день, когда я только был арестован и когда меня били, я думал, что именно этого они от меня и хотят. Они давали понять: скажи нам, какая у тебя настоящая профессия, какими делами ты на самом деле занимаешься, ты ведь не работаешь на культуру, ты делаешь что-то другое. Ты хочешь влиять, ты хочешь создать беспорядок и провокации. Но эти намеки были только в первые часы, потом — нет. И даже в эти первые часы они не упоминали слово «шпион» или «агент».

— У вас было два побега, достаточно профессиональных — как будто их совершил шпион. Расскажите…

— В первом случае я убежал из Иркутска. Уже несколько месяцев я был под домашним арестом.

«И со временем у меня установились отношения взаимной симпатии с некоторыми офицерами ФСИН... И я знал, что в воскресенье меня по-настоящему не контролируют — вплоть до вечера, часов до 18. Так что я ушел в воскресенье утром».

Я обмотал браслет фольгой, потому что знал, что это отрубает сигнал, взял такси — в одном направлении, потом взял другую машину — в другом направлении, а потом добрался до моего друга, чтобы уже вместе с ним поехать в правильном направлении.

А мой телефон был оставлен в маршрутке, которая ехала в Монголию. Так что меня и искали в направлении Монголии (Через десять дней Барберо опубликовал у себя в фейсбуке послание с геотегом «Улан-Батор» — Прим. ред.) А на самом деле я поехал в другом направлении — на Запад. И так я пересек всю Сибирь и всю Россию — от Иркутска до Москвы. Путешествовал, используя интернет-приложение Blablacar, которое позволяет оставаться анонимным.

— Сколько машин вы сменили за время этого побега?

— Шесть-семь, наверное. Восемь… Не помню.

— Сколько длился побег?

— Я сначала доехал от Иркутска до одного большого города и оставался там неделю, чтобы посмотреть, что происходит, зная, что самые интенсивные поиски должны вестись в первые дни. Потом я возобновил путь. И прибыл во французское посольство в Москве 21 сентября 2016-го. Так что все это длилось десять дней.

— Для посольства это был сюрприз?

— Посольство не знало, что я приеду. Я позвонил одному «контакту», который у меня был в посольстве, и сказал: вуаля, я приехал, что мне делать? Этот «контакт» пошел поговорить с послом, который сказал: пусть заходит поскорее.

«Посол тут же пришел меня увидеть. Разместил в одной дальней комнате».

Но я сразу же был очень разочарован поведением французской дипломатии. Посол мне признался: «Невозможно было скрыть от русских, что вы здесь… Как раз в этот момент было заседание Генассамблеи ООН. Французский министр иностранных дел Жан-Марк Эро был рядом с господином Лавровым и тут же сказал ему, что вы в посольстве. Так что мы будем договариваться с русскими. Нельзя было от них ничего скрывать, это очень опасно, и я не хочу быть ответственным».

Я был шокирован, узнав про все это. Чувствовалось, что у наших властей есть страх перед русскими. Хотя это был абсурд: русские не могли начать дипломатический скандал за 15 минут. Очевидно, нужно было выждать какое-то время, а не бежать «сознаваться».

— Почему же французские власти так боялись, если вы не виновны и стали жертвой позорно сфабрикованного дела? Почему, наконец, не прокричать об этом на весь мир?

— Это был страх МИДа Франции, но и мой тоже, потому что я хотел, чтобы меня перебросили из посольства на родину — и сделали это тайно, и как можно скорее. Потому что если дело становится публичным, если я говорю на весь свет: я в посольстве, русские обязаны были бы сказать: «Это скандал! Французы прячут человека в посольстве! А ведь он был приговорен!»

И все — я блокирован. Я попадаю в ситуацию Джулиана Асанжа. И все стало бы очень сложно для меня — это могло длиться годы и годы. Вот в чем был мой страх. Хотя очевидно, что я невиновен, и что это дело гротескно. (Французский МИД пока не сделал обвинительных заявлений по ситуации с Йоанном Барберо и после его возвращения на родину — Прим. ред.)

— Можете ли вы предположить, что только что завершившийся второй ваш побег — из французского посольства в Москве во Францию — стал возможен потому, что российские власти решили «закрыть глаза»? Например, предварительно договорившись о чем-то с французами — в обмен на это?

(Смеется) — Чтобы позволить мне уйти?... Ха… Это был бы очень интересный план, потому что… Это означало бы, что мною манипулировали… Но нет. К сожалению, это не так. Переговоры между русскими и французами полностью блокированы. Ставки постоянно росли. И, как я понял, французские власти сказали, что невозможно согласиться на то, чего требовали русские. Франция — правовое государство, и мы не можем делать все. Если русские просят освободить одного заключенного или какого-то настоящего преступника, мы не способны на это. Потому что во Франции независимое правосудие.

— Чего еще требовали? Помочь по вопросу санкций? Или со снятием арестов с российского имущества на территории Франции по делу акционеров «ЮКОСа»? (арест был снят — Прим. ред.).

— Это могло быть что-то вроде этого. Я не могу утверждать, что это было именно так. Но я понял, что это были какие-то невозможные вещи. Так что переговоры длились и длились. Плюс я понял, что французы очень боялись использовать наши секретные службы, нашу внешнюю разведку DGSE, чтобы меня переправить во Францию.

Я думаю, что в этом тоже был расчет. Наши власти полагали, что я не имею такой уж ценности. И я также думаю, что президент Макрон, который только выиграл выборы, не хотел брать на себя такой риск.

«Вы представляете себе, если в начале его президентского срока меня, французского гражданина, арестовывают при побеге. Или того хуже: например, агента французской разведки убивают во время операции по моей переброске во Францию — это была бы катастрофа».

— То есть именно в этом причина того, что операция, которая — как вы сами уже рассказывали французским СМИ — готовилась, и ради которой в Москву приезжали люди из DGSE, в итоге была отменена?

— Я думаю, да. Но это моя интерпретация. Я знаю, что операция была готова, но после выборов (в мае 2017 года — Прим. ред.) она была остановлена — и с тех пор ничего не происходило.

— И в итоге вы осуществляли этот побег в одиночестве? Или кто-то помогал?

— Мне помогали мои «контакты» и мои русские друзья.

— И сколько длился побег?

— Подготовка длилась несколько недель и даже несколько месяцев, потому что

«мне нужно было тщательно изучить спутниковые карты, чтобы понять, в какой точке границы может быть слабое звено. В итоге я выбрал труднопроходимое место, сказав себе: если оно трудное для меня, то и для всех. И для пограничников. Там нет дороги. Там леса, болота и нежилая зона».

— И вы пересекали болота? Как это было?

— Это было сложно. Потому что, конечно, на месте все оказалось не совсем так, как на картах. Были участки, которые я неправильно интерпретировал — я же не профессионал. Так что я делал ошибки. И я неожиданно для себя попал на болото. Но я сказал себе: у меня нет выбора. Нужно идти. И я шел по воде и нашел — несмотря ни на что — путь через болото.

— Хорошо... Несколько дней назад вас принимали в Париже, в МИДе Франции. Что вам говорили, что вам обещали?

— МИДу Франции мое дело очень затрудняет жизнь. Во Франции власти не говорят о нем публично. Единственное, что говорят: мы делали все возможное для Йоанна Барберо, предоставляли ему консульскую поддержку… Но надо понимать, что консульская поддержка — это минимум. Если, например, какой-нибудь француз убьет кого-то в любой стране мира — у него будет право на консульскую поддержку. Так что у меня было вот это. То есть не было ничего.

МИД Франции потерял много времени, чтобы понять, что мое дело сфабриковано. В конце концов, они это поняли, и поняли, что Кремль хочет использовать это дело. Но было поздно. Ошибка МИДа Франции в том, что они не помогли мне выйти из этого дела в самом его начале.

— Но что вам пообещали сейчас?

— Ничего особенного. Мне пообещали продолжить переговоры с русскими, чтобы мой приговор был аннулирован. (Барберо остается в международном розыске — Прим. ред.). А я требую, чтобы это дело было передано из России во Францию. Технически и юридически это возможно. И пусть меня судит независимый французский судья. Я-то знаю, что мое дело — пустышка.

Но я думаю, что российские власти совершенно не хотят, чтобы все это дело прекращалось. Я ведь дважды их унизил: сначала сбежал из-под ареста, а потом — нелегально пересек границу.

«Вы, очевидно, знаете этот жест (показывает фигу) — я думаю, что именно об этом жесте думают российские власти: они думают, что я им показал вот это (показывает фигу). И они хотят мне в ответ тоже показать вот это (в третий раз показывает фигу). Мол, ты хотел продемонстрировать, что ты очень сильный?! Ну, тогда мы тебе покажем…»

Россия сохранит в силе твой приговор и ты не получишь ничего...

— Некоторые российские СМИ, в частности «Совершенно секретно» — написали, что в Иркутске вам «показал фигу» местный чиновник, который заподозрил свою жену в измене с вами. И дело против вас якобы сфабриковали по его заказу. И именно этот частный случай потом привел к истории межгосударственного уровня…

— Слух про «месть за измену» появился позднее, где-то через год после моего ареста. Этот слух появился в тот момент, когда я в суде опроверг многие вещи, которые мне вменялись. Например, манипуляции с вещественными доказательствами, пока я был в тюрьме. И с этого момента уже невозможно было говорить, что дело имеет реальные основания. Тем более что никто меня не обвинял: моя жена, выехав из России, сразу же отказалась даже от тех обвинений, которые подписала. И тогда появились эти слухи, чтобы показать: ладно, он не педофил, но кто-то заказал дело против него. И говорили, что это мэр Иркутска. Кстати, в момент, когда меня арестовывали, его хотели убрать с этого поста. (Виктор Кондрашов был мэром до марта 2015 года — Прим. ред.).

Мэр Иркутска Виктор Кондрашов с супругой Мариной. Фото: РИА Новости

— У вас были тесные связи с мэром Кондрашовым?

— У меня были очень тесные связи с ним, я его сопровождал во Францию, мы вместе работали над многими культурными проектами. Я был очень близок, дружески, с его женой — она франкофон и франкофил. И я думаю, что просто использовали мою близость к мэру, чтобы сказать: нет-нет, это не ФСБ, это — он.

— Ваша дочь сейчас по-прежнему остается в России?

— Нет, она сейчас живет в Лондоне вместе со своей матерью, моей бывшей женой. Но у нас с женой сохранились очень хорошие отношения. И в этом абсурдном деле о «педофилии» мы с ней были и остаемся солидарными. Мы с ней уже виделись после моего возвращения. Могу сообщить еще одну новость: прямо в эту пятницу, через несколько часов, я увижу мою дочку.



источник