ИСКУССТВОВЕД АЛЕКСАНДРА НАБИЕВА О ТАБУ В ИЗОБРАЖЕНИИ ОБНАЖЕННОГО ТЕЛА
На грани: табуированное ню в фотографии
За все время существования искусства, в качестве светской практики, одной из самых уязвимых для цензуры была обнаженная натура. Сложные отношения с обнаженным телом, безусловно, наследие христианской культуры. Первородный грех, под бременем которого, согласно христианству, пребывает каждый человек, как известно, связан с наготой. Телу отводилась не просто второстепенная, а скорее антагонистическая роль: клетка греховной плоти, держащая в оковах бессмертную душу. В связи с чем, не редкостью были различные истязательные практики, для усмирения бунтующей низменной природы и совершенствования бестелесной составляющей.
Так или иначе, столетия господства репрессивной политики тела оказывали огромное влияние на все сферы жизни. Живописцам: от Микеланджело до Жерико, уделяющим внимание качественной прорисовке обнаженной натуры, вменяли излишнюю натуралистичность. Фотография обнаженной натуры, в такой логике предстает двойным оскорблением для морали, так как речь идет о достоверном факте присутствия обнаженного тела реального человека, во всей беспощадности деталей. Сложнее всего приходится тем фотографам, чьи модели гораздо младше тех, кто их снимает. Где возраст обнаженной модели существенно ниже допустимых моральных норм.
Robert Mapplethorpe."Rosie", 1976. Коллекция Solomon R. Guggenheim Museum,
Нью-Йорк"
В 1990 в Центре современного искусства Цинциннати цензуре подверглась посмертная выставка фотографа Роберта Мепплторпа. Не смотря на гомоэротический стиль и нарочитую провокацию с намеком на эстетику бдсм, с которыми ассоциируются работы автора, гневную реакцию спровоцировала и фотография частично оголенной трехлетней девочки. При всем демонизме формулировки, снимок вполне мог сойти за рядовую карточку из семейного альбома. Дело, конечно, и в провокационном контексте, представленном другими работами выставки, и в порочном ореоле умершего от СПИДа 42-летнего фотографа. Однако не только в них.
Дело в том, что для европейской культуры, по вине отчасти того же христианства, детство приобрело сакральный статус невинности, чистоты и непорочности. При всей кажущейся неоспоримости этого статуса, он - продукт всего лишь каких-то трех последних столетий. То есть, дискурс невинного детства – наиболее явно начал формироваться под влиянием романтических настроений девятнадцатого века. Вплоть до этого периода, отношение к детству совершенно не походило на общественно одобряемое умиление. Об этом красноречиво свидетельствуют запечатленные на полотнах дети, которые походят скорее на карликов во взрослой одежде, нежели на беспечных херувимов. Отсутствие специальной одежды, аксессуаров и ареола умиления, равно как и карательное направление, в качестве основного подхода к воспитанию – говорят о том, что детство было лишь подготовкой ко взрослой жизни, без какой-либо дополнительной смысловой нагрузки. Продолжительность жизни средневекового европейца была, как известно, невелика, смертность высока, ценились физическая сила и труд. В такой системе ценностей ребенок – лишь неполноценный взрослый, который не имеет особых привилегий в обращении.
Веласкес Диего. "Принц Бальтазар Карлос с карликом".1631
"Рафаель Санти"
Тяжелым ударом по дискурсу невинного детства стал психоанализ – одна из самых влиятельных и знаковых теорий ХХ века. Сексуальность, утверждал Фрейд, появляется вместе с человеком и развивается на протяжении всей жизни, начиная с детства. Именно эту часть психоанализа – о проблемах в сексуальной жизни, как причине многих психических расстройств, корни которых ведут в детство, так и не смогли осознать многочисленные последователи знаменитого венца. Вначале от Фрейда отвернулись коллеги, с которыми он работал на тот момент, затем высокие научные круги, и в целом, теория вызывала невиданный резонанс в интеллектуальной среде добропорядочной буржуазной Вены. Каждый из последователей Фрейда строил научную карьеру, на виртуозном избавлении от скандальной части в психоанализе, посвященной сексуальности. Больнее удар был нанесен лишь по европейскому рациоцентризму: согласно психоанализу, рациональная конструкция личности человека структурируется бессознательным. Именно травматичный довербальный опыт определяет русло рациональных, на первый взгляд, выборов всей жизни.
В тоже время самое главное, что необходимо знать о наготе: она далеко не всегда эротична, даже если прочитывается подобным образом, вооруженным пуленепробиваемой моралью взглядом. Без сомнения, у одежды в вопросе соблазнения гораздо шире поле для маневра. Ницше, описывая древенегреческие статуи, говорил о «мундирной» наготе, специфичной «одетой» обнаженности. Фотограф Джок Стерджес, выпуск альбомов которого неоднократно бойкотировали христианские общины США, снимает не типичное ню. Нагота его моделей носит эротический характер лишь отчасти. Она скорее бесхитростна и самодостаточна, естественна так же, как песок, море и камни, которые окружают обнаженных людей на снимках.
Джок Стерджес. "Пляж"
С другой стороны, подобный подход также несет на себе тяжесть наследия патриархальной культуры: Стержес помещает своих моделей в «лоно природы», тем самым транслируя все ту же традиционную дихотомию, где женское репрезентирует природное, стихийное начало в противовес мужскому, которое отвечает за культуру, структуру и порядок. Не смотря на сексисткий подтекст, Стерждес справляется с заданием продемонстрировать, что обнаженное тело – не обязательно должно нести ту семантическую нагрузку, которой снабжает нас культурный контекст. Он воссоздает какую-то утопичную естественность наготы, которая была возможна до грехопадения: так, если бы о нем не знала европейская культурная традиция. Конструкция Стерждеса настолько безупречна, что абсолютно все инсинуации морализаторствующих агрессоров превращаются в репрезентативный рассказ о самих обвинителях. Его фотографии служат кривым зеркалом буржуазного ханжества – в котором отражаются все вытесненные желания, и выжигающий все живое страх.
Если Стерждес раздвигает рамки условностей, действует непосредственно, как человек видящий наготу впервые, изучающий ее без всяких отягчающих обстоятельств, то эротоман Дэвид Гамильтон непосредствен лишь в своем предъявляемом праве восхищаться телом на границе между детством и взрослением. Он снимает своих лолит в нежной дымке, с наслаждением погружаясь в глубины эротического томления. Мягкая прорисовка размытых силуэтов стилистически отсылает к эпохе расцвета пикториализма, работам Гейнриха Кюна. Безусловно, взгляд, представленный фотографиями Гамильтона, является сексистским. Об этом свидельствуют атрибуты, сопровождающие моделей: всевозможные ракушки, цветы, фрукты, эмалированные зеркала, складки тонких тканей. Все то, что традиционно символизирует «женское» в патриархальной культуре. Его лолиты, в пастельных тонах и разлитой неге полусна, редко осмеливаются смотреть в кадр: «объекту» не полагается взгляд. Для изобразительной традиции, девятнадцатого века, обнаженная женщина, смотрящая в глаза мужчине - «жрица любви» наедине со своим клиентом, приличной светской даме не полагалось прямо смотреть в глаза. Именно так был истолкован взгляд Олимпии, на открытии Парижского салона 1865 года. В то же время, позы девушек на гамильтоновских снимках, непринужденные на первый взгляд, говорят все же о том, что они знают о взгляде, направленном на них. Более того, позы сконструированы с учетом этого мужского патриархального взгляда и для него же предназначаются. В этом смысле, девушки - лишь объект, существующий только для «престарелого эротоманского взгляда». Гамильтон не пытается понять, что за человек перед ним, не исследует реакцию на камеру, впрочем, и не слишком различает юные тела, которые попадают в его объектив. Но даже в этих условиях, время от времени попадаются девушки, чей образ выходит за рамки «томной лолиты», транслируя силу и индивидуальность. Возможно, для 70-х работы Гамильтона и были откровением, но со временем превратились в общее место фотографии в жанре ню.
David Hamilton
Если, «Гумбертовский» стиль Гамильтона и взвешенный подход Стерждеса в некотором роде противоположные, полемизирующие между собой явления в фотографии жанра ню, то взгляд Салли Манн представляет собой нечто совершенно особенное и поистине новаторское. Манн, как известно, снимала своих детей. Насколько важен этот факт - сложно сказать. Однако нетривиальный интерес к снимаемым, которым пронизаны все ее работы, не исключено, определил и особый подход в съемке. Дети на снимках Манн предстают не просто самодостостаточными личностями, но существами иного, высшего порядка. Она заворожено изучает мир Других, не имея желания, равно как и возможности вторгнуться в него. Если вдруг и возникает эротичность или сексуальность, то она скорее мерцает, как грань, одна из важных частей сложноустроенной вселенной человека. В общем-то, так же как и во взрослой жизни.
Салли Манн
Отечественный контекст не так плодотворен в этом смысле. Возможно, потому что обвинение в порнографии и последовавший за ним арест пикториалиста Александра Гринберга (1936 г.), надолго отбил охоту работать в подобном жанре. До определенного периода снимать в жанре ню в советском государстве – означало подвергать себя угрозе физического уничтожения. Эротическая сила должна была подпитывать трудовой порыв трудящегося, строящего коммунизм, а никак не декаданс буржуазного салона. Поэтому ню – долгое время оставалось подпольным пристанищем свободно мыслящих художников, со временем переродившись в банальный гламур. Эротический подтекст в работах российского фотографа Евгения Мохорева, снимающего подростков, появляется за счет обыгрывания вестиминтарного кода. Точнее, за счет чередования оголенных и прикрытых частей тела, в особом порядке. Однако оголенность моделей почти всегда сопровождается серьезным, прямым и пронзительным взглядом, которым подростки с уверенностью заявляют о своем праве на сексуальность. В этом случае сексуальность предстает как сила, которая является частью полновесного мира их личности.
Евгений Мохарев
Харьковчанин Сергей Братков не снимает ню как таковое, однако у него есть работы, в которых он размышляет на эту тему. В серии Лолита/Алиса художник, не делая никаких открытий, акцентирует на мерцании, которое присутствует в образе девочки в знаковой системе европейской культуры. Гораздо сложнее конструкция получается в серии «Детки», в которой дети воспроизводят где-то подсмотренные бихевиористские модели взрослого мира. При этом они органично смотрятся в этих ролях. Сам образ то расслаивается на составные части, то слипается в единое целое, сопровождая процедуру созерцания экзистенциальным головокружением. Однако заслуга Браткова в том, что он не конструирует что-то нарочно, он лишь дает оптическому бессознательному – камере - поймать те моменты, которые ускользают от привычного взгляда. С другой стороны, критика, которой подверглась серия «Детки», среагировала, как всегда на свое отражение в кривом зеркале, пропустив обвинительный приговор в свой адрес. Серия скорее подводит черту в этом сложном вопросе, говоря о беспомощности и насилии. О том, что если дети внешне повторяют некоторое элементы взрослой игры, они гораздо беззащитней, так как внешнее сходство не значит, что они в полной мере осознают правила игры, и могут быть равноправными партнерами в ней. Они, пытается напомнить Братков, почти всегда ее жертвы.
Сергей Братков."Детки"
Конечно, сексуальность, также как и представление о человеке, неотъемлемой частью которого она является, не всегда вписывается в узколобое понимание тех, кто создает органы цензуры. В современном мире тело человека принадлежит государству, медицине, дисциплинарным учереждениям и только в последнюю очередь самому человеку. И уж вовсе очевидно, что тело и сексуальность сегодня – мощный инструмент маркетинговых стратегий. Обнаженное тело в публичном пространстве почти всегда трактуется эротично, любым другим значениям просто не удается пробиться в информационное пространство. С другой стороны, сексуальность подвергается репрессиям, так как это - сфера фантазии, над которой, пока, к счастью, сложно получить контроль. Либеральный дискурс предлагает потребительское отношение к сексу, как оздоровительной практике необходимой также, как определенное количество микроэлементов организму. При этом обнаженное тело публичного пространства – всегда молодо, ни одна морщина или дефект не попадает на страницы глянцевых реклам, сулящих вечное счастье, удовольствие и молодость. В подобном парадоксе и существует сексуальность современного человека.
